Артур взял ее за руку.
— Моргейна, сестра моя…
И Моргейне почудилось, что еще миг, и она разрыдается… как рыдал в ее объятиях Артур в то утро, когда впервые узнал, что Вивиана поймала в ловушку их обоих…
Во рту у Моргейны пересохло, глаза жгло огнем.
— Я сказала о твоем сыне, Артур, лишь затем, чтобы успокоить Гвенвифар. Она боялась, что ты никогда не сможешь дать ей ребенка…
— Скажешь ли ты это, чтобы успокоить меня? — спросил Артур, улыбнувшись, но вместо улыбки получилась мучительная гримаса. — Все эти годы я думал, что не в силах породить сына, даже ради спасения королевства. Моргейна, теперь ты должна сказать мне правду.
Моргейна глубоко вздохнула. В покоях царила мертвая тишина, лишь слышно было, как под окнами лает собака да где-то стрекочет кузнечик. Наконец она произнесла:
— Именем Богини, Артур, раз уж ты желаешь, чтобы я в конце концов сказала об этом… Я родила сына от Короля-Оленя, через десять лун после того, как тебя посвятили в короли на Драконьем острове. Моргауза взяла его на воспитание и поклялась, что ты никогда не услышишь об этом от нее. Теперь ты услышал это от меня. И покончим же с этим делом.
Артур был бледен, как смерть. Он заключил сестру в объятия, и Моргейна почувствовала, что он дрожит всем телом. По лицу его текли слезы, и он не старался ни сдержать их, ни вытереть.
— Ах, Моргейна, Моргейна, бедная моя сестра… Я знал, что причинил тебе великое зло, но даже не думал, что оно настолько велико…
— Ты хочешь сказать, что это правда? — выкрикнула Гвенвифар. — Что эта распутница, твоя сестра, испытала свое развратное искусство на собственном брате?!
Артур обернулся к жене, не выпуская Моргейну из объятий.
— Молчи! Не смей осуждать мою сестру — то была не ее затея и не ее вина!
Он глубоко, судорожно вздохнул, и Гвенвифар успела услышать эхо собственных злых слов.
— Бедная моя сестра, — повторил он. — И ты несла эту ношу одна, не желая перекладывать на меня мою вину… Нет, Гвенвифар, — пылко сказал он, снова оборачиваясь к жене, — все было не так, как ты думаешь. Это произошло, когда меня посвящали в короли, и мы не узнали друг друга: было темно, а мы не виделись еще с тех пор, когда я был малышом и Моргейна носила меня на руках. Она была для меня просто жрицей Матери, а я для нее — Увенчанным Рогами. Когда же мы узнали друг друга, было уже поздно, и беда свершилась, — произнес Артур, и в голосе его звенели слезы. Он прижал Моргейну к себе и разрыдался. — Моргейна, Моргейна, ты должна была сказать мне!
— И снова ты думаешь только о ней! — крикнула Гвенвифар. — А не о своем величайшем грехе! Ведь она — твоя сестра, плод чрева твоей матери, и за это Бог покарает тебя…
— Он и так меня покарал, — сказал Артур, обнимая Моргейну. — Но грех тот был совершен по неведению — мы не желали ничего дурного.
— Может быть, — нерешительно произнесла Гвенвифар, — именно за это он и покарал тебя бесплодием, и даже теперь, если бы ты покаялся и исполнил епитимью…
Моргейна мягко высвободилась из объятий Артура. Гвенвифар в бессильной ярости следила, как Моргейна вытерла ему слезы своим платком — как бы ей ни хотелось обратного, но в этом жесте не было никакого распутства. Так могла бы сделать мать или старшая сестра.
— Ты слишком много думаешь о грехах, Гвенвифар, — сказала Моргейна. — Мы с Артуром не совершили никакого греха. Грех заключается в желании причинить вред. Нас же свела воля Богини и сила жизни, и раз от этого соития родилось дитя, оно было зачато в любви, что свела нас. Артур не может признать ребенка, рожденного от родной сестры, — это верно. Но он не первый король, имеющий незаконного ребенка, которого он не может признать. Мальчик здоров и умен и находится сейчас в безопасности, на Авалоне. Богиня — да и твой бог, если уж на то пошло, — не какой-нибудь мстительный демон, только и ищущий, как бы покарать человека за некий мнимый грех. Тому, что произошло между Артуром и мною, не следовало происходить. Ни он, ни я к этому не стремились, но что сделано, то сделано. Богиня не стала бы наказывать тебя бездетностью за чужие грехи. Неужели ты можешь обвинить в своей бездетности Артура, Гвенвифар?
— Да! — крикнула Гвенвифар. — Он согрешил, и Бог покарал его за это — за кровосмесительство, за то, что он породил ребенка от собственной сестры, — за служение Богине, этому злому духу распутства… Артур! — выкрикнула она. — Пообещай мне, что ты покаешься, что ты сегодня же, в этот святой праздник пойдешь к епископу и расскажешь, как ты согрешил, и выполнишь епитимью, которую он на тебя наложит! Может быть, тогда Господь простит тебя и избавит нас обоих от кары!
Артур с беспокойством глядел то на Моргейну, то на Гвенвифар.
— Покаяние? Грех? — произнесла Моргейна. — Неужто ты и вправду считаешь своего бога зловредным стариком, которому только и дела, что вынюхивать, кто там ложится в постель с чужой женой?
— Я исповедалась в своих грехах! — крикнула Гвенвифар. — Я покаялась и получила отпущение! Это не за мои грехи Бог нас карает! Артур, пообещай, что ты тоже покаешься! Когда Бог даровал тебе победу при горе Бадон, ты поклялся отвергнуть старое драконье знамя и править как христианский король, но ты не раскаялся в этом грехе! Так покайся же в нем, и Бог дарует тебе победу, как даровал тогда при горе Бадон, — и очистись от своих грехов и дай мне сына, который будет править после тебя в Камелоте!
Артур отвернулся и прижался к стене, спрятав лицо в ладонях. Моргейна качнулась было к нему, но Гвенвифар вскричала:
— Отойди от него, ты!.. Как ты смеешь и дальше вводить его в грех! Или тебе не довольно того, что уже произошло, — тебе, и тому злому демону, которого ты зовешь Богиней, тебе, и той старой ведьме — Балин правильно сделал, что убил ее…
Моргейна зажмурилась, и лицо ее исказилось, словно она готова была расплакаться. Затем она вздохнула и произнесла:
— Я не собираюсь слушать, как ты поносишь мою веру, Гвенвифар. Не забывай — я никогда не поносила твою. Бог есть бог, как бы его ни именовали, и он благ. Я считаю грехом думать, что бог может быть так жесток и мстителен, а ты делаешь его более злобным, чем худший из священников. Прошу тебя: хорошенько подумай, что ты творишь, прежде чем отдавать Артура в руки священников.
Она развернулась так, что темно-красное платье на миг обвилось вокруг ее тела, и покинула королевские покои.
Услышав, что Моргейна вышла, Артур повернулся к Гвенвифар. Наконец он заговорил — никогда еще он не говорил с женой так нежно, даже когда они лежали, сжимая друг друга в объятиях:
— Любимая моя…
— И ты смеешь называть меня так? — с горечью спросила она и отвернулась. Артур положил руку ей на плечо и повернул Гвенвифар лицом к себе.
— Любимейшая моя госпожа и королева… какую боль я тебе причинил…
— Даже сейчас, — дрожа, сказала Гвенвифар, — даже сейчас ты думаешь лишь о том, какую боль ты причинил Моргейне…
— Неужто я могу радоваться при мысли о том, что причинил такую боль родной сестре? Клянусь тебе, я не знал, кто она такая, до тех пор, пока не стало поздно, а когда я узнал ее, она принялась утешать меня, словно я до сих пор оставался маленьким мальчиком, что сидел когда-то у нее на коленях… Думаю, если бы она набросилась на меня с обвинениями, — а она имела на то полное право, — мне оставалось бы лишь пойти и утопиться в Озере. Но мне даже в голову не приходило, что же я натворил на самом деле… Я был так молод, и нам со всех сторон грозили саксы, и битва шла за битвой… Он беспомощно развел руками.
— Я пытался поступать так, как велела Моргейна, — помнить, что мы совершили это по неведению. Да, я думаю, что это грех, — но мы не стремились согрешить…
Он казался таким несчастным, что на мгновение Гвенвифар почувствовала искушение сказать то, что он хотел услышать, — что он и вправду не сделал ничего дурного, — обнять его и утешить. Но она не сдвинулась с места. Никогда, никогда Артур не приходил к ней за утешением, никогда не признавал, что причинил ей какой-то вред; даже сейчас он упорно настаивал, что грех, сделавший их бездетными, на самом деле вовсе и не грех; он беспокоился лишь о вреде, который он причинил этой проклятой колдунье, его сестре! Гвенвифар снова расплакалась и вместе с тем разъярилась — ведь Артур подумает, что она плачет от горя, а не от бешенства.